— Вы беседовали со своим другом Берном, — раздался за ее спиной голос Жоффрея де Пейрака. На слове «друг» он сделал ударение. Анжелика не стала притворяться, будто не поняла намека.

— С тех пор, как он угрожал убить вас, я перестала считать его своим другом.

— Однако любая женщина испытывает грусть, давая отставку пылкому поклоннику.

— Ох, какая глупость! — сказала Анжелика, смеясь. — Не могу поверить, что вы в самом деле меня ревнуете, — настолько это нелепо. Я пыталась убедить мэтра Берна, что в его общине есть достойная женщина, которая его любит и ждет уже много лет. К сожалению, он из тех мужчин, что проходят мимо своего счастья, потому что не могут смотреть на женщину иначе, чем на коварную соблазнительницу, норовящую завлечь их в западню.

— Ну и как — ваша беседа помогла ему изменить свою точку зрения? — насмешливо спросил Жоффрей де Пейрак. — Что-то не верится, если судить по той бешеной ярости, в которой он только что пребывал.

— Вы, как всегда, сгущаете краски, — сказала Анжелика, делая вид, что обижена.

— Нацеленный на меня пистолет весьма наглядно показал мне, до каких крайностей вы доводите тех, кто имел несчастье в вас влюбиться.

Он обнял ее.

— Неуловимая моя владычица, я благодарю небо за то, что вы моя жена. По крайней мере я могу с полным правом никуда вас от себя не отпускать! Итак, вы сказали ему про Абигель?

— Да. Она сумеет привязать его к себе. Она очень красива.

— Я это заметил.

Анжелика почувствовала укол в сердце.

— Знаю, что заметили — и притом в первый же день на «Голдсборо».

— Ну вот, кажется, вы тоже начали ревновать? — с довольным видом спросил граф.

— С нею вы всегда так внимательны, учтивы — не то, что со мной. Вы доверяете ей всецело, а мне — нет. Почему?

— Увы, ответ напрашивается сам собой: вы делаете меня слабым, и я в вас не уверен.

— И когда же вы будете во мне уверены? — огорченно спросила она.

— Прежде мне необходимо рассеять одно сомнение.

— Какое?

— В свое время я вам все объясню. И не смотрите на меня так уныло, милая моя победительница. Право же, нет ничего страшного, если мужчина, которого вы изрядно помучили, стал держаться с вами осторожно. Вообще-то меня вполне устраивают и бури, и опасные сирены-обольстительницы — однако я вполне сознаю, что в такой женщине, как Абигель, можно найти сладостное прибежище. Я в первый же вечер заметил, что она влюблена в этого Берна. Бедняжку нужно было успокоить — ведь она думала, что он вот-вот умрет, и терпела адские муки. А он не видел никого, кроме вас, стоящей на коленях у его изголовья. Признаться, меня это зрелище тоже отнюдь не радовало. Можно сказать, что нас с Абигель сблизило общее несчастье. Она была похожа на деву-мученицу из первых христиан, в ней словно горело некое чистое пламя, сжигающее ее изнутри — и все же, несмотря на свое горе, она единственная из всех этих премерзких праведников смотрела на меня с благодарностью.

— Я очень люблю Абигель, — резко сказала Анжелика, — но не могу спокойно слушать, когда вы говорите о ней с такой нежностью.

— Стало быть, вы менее великодушны, чем она?

— Конечно — когда речь идет о вас.

Они шли по опушке леса в сторону дороги, проложенной вдоль берега. Из-за берез донеслось ржание лошадей.

— Когда мы отправляемся в глубь континента? — спросила Анжелика.

— Вам не терпится расстаться с вашими друзьями?

— Мне не терпится остаться с вами наедине, — ответила она, глядя на него влюбленным взглядом, проникающим ему в самую душу.

Он нежно поцеловал ее глаза.

— Еще чуть-чуть — и я бы начал упрекать себя за то, что я вас поддразнивал, однако вы заслужили наказание за те мучения, которые мне причинили. Мы отправляемся через две недели. Мне нужно еще кое-что сделать, чтобы новые колонисты смогли пережить зиму. Она здесь очень суровая. Нашим ларошельцам придется сражаться и с враждебной природой, и с людьми. Индейцы

— это им не запуганные черные рабы с плантаций Вест-Индии, и с океаном тоже шутки плохи. Вашим друзьям придется несладко.

— По-моему, вас радуют предстоящие им трудности.

— Пожалуй. Я вовсе не святой, моя дорогая, и не обладаю даром кротости и всепрощения. Я еще не забыл той злой шутки, которую они со мной сыграли. Но, по правде говоря, для меня важно только одно — чтобы они преуспели в том деле, что я им поручил. И они преуспеют, я в этом уверен. Они слишком предприимчивы, чтобы отступить, когда перед ними открылись столь заманчивые перспективы.

— Вы, наверное, поставили им весьма жесткие условия?

— Да, довольно жесткие. Но у них хватило здравого смысла их принять. Они понимают, что дешево отделались, ведь я вполне мог их повесить.

— А все-таки почему вы этого не сделали? — спросила вдруг Анжелика. — Почему не повесили их, как только одержали победу? Ведь вы сразу же вздернули взбунтовавшихся матросов-испанцев.

Прежде чем ответить, Жоффрей де Пейрак быстро посмотрел по сторонам. Анжелика удивлялась, как ему удается, не теряя нити рассуждений, постоянно следить за всем, что происходит вокруг. Казалось, он может видеть даже то, что скрыто за деревьями. Так же пристально он вглядывался в морские дали, стоя на мостике «Голдсборо»… «Человек-Который-Слушает-Вселенную»…

После долгого молчания он сказал:

— Почему я не повесил их сразу? Вероятно, потому что я не импульсивен. Видите ли, моя милая, перед всяким серьезным шагом (а хладнокровно лишить человека жизни — это очень серьезно) необходимо обдумать все возможные последствия. Избавить мир от такого сброда, как эти негодяи-испанцы, и к тому же удовлетворить мой экипаж, желавший правосудия, — тут все было ясно. И я, не мешкая, приказал их вздернуть. Другое дело — ларошельцы. Повесь я их

— и все мои планы тут же бы рухнули. Я не мог отправиться в глубь континента, не основав на побережье поселение колонистов. Мне нужна эта бухта, нужен этот порт, пусть даже в зачаточном состоянии. К тому же, было бы просто глупо привезти сюда столько поселенцев, а потом отказаться от задуманной экспедиции к истокам Миссисипи. Повесив мужчин, зачинщиков бунта, я должен был бы взвалить на себя заботу о женщинах и детях, и мне пришлось бы опять плыть в Европу за другими колонистами, которые наверняка оказались бы хуже этих. Как видите, я внял вашей просьбе и по достоинству оценил их смелость и находчивость. Короче говоря, у меня было немало аргументов против казни и притом довольно веских, но они все же не перевешивали законного желания мести и необходимости наказать бунтовщиков в назидание другим.

Анжелика слушала его, покусывая нижнюю губу.

— А я-то думала, что вы их пощадили, потому что об этом вас попросила я!..

Он расхохотался.

— Подождите, пока я дойду до конца своей речи, — тогда и решайте, стоит ли принимать этот разочарованный, обиженный вид. Ах, моя душенька, вы остались женщиной до кончиков ногтей, несмотря на всю вашу новообретенную мудрость.

Он поцеловал ее в губы и не отпускал, пока она не перестала сопротивляться и не ответила на его поцелуй.

— А теперь позвольте добавить, что в глубине души у меня были и другие опасения: я боялся реакции госпожи Анжелики на этот акт правосудия, вполне оправданный, но непоправимый. И я колебался.., и ждал.

— Чего?

— Чтобы решила сама судьба.., чтобы одна или другая чаша весов перевесила. А может быть, я ждал, чтобы ко мне пришли вы.., кто знает?

Анжелика снова попыталась вырваться из его объятий.

— Подумать только, — воскликнула она в негодовании, — я дрожала, стоя у вашей двери, у меня ноги подкашивались от страха! Я думала, вы меня убьете, если я стану просить за них — а вы, оказывается, этого ждали!..

В глазах графа плясали веселые огоньки — ему очень нравилось, когда Анжелика, рассердясь, начинала вести себя, словно неразумный ребенок.

— Повторяю: я колебался. Я был убежден, что в конце концов именно вы определите их участь. Никак не возьму в толк, почему вы так негодуете.