Фраза, которую в их недавнем разговоре бросил Язон, еще тогда открыла ему глаза на непоследовательность его чувств и поступков.

«Вы одержимы этой женщиной!»

Одержим. Отсюда следует, что она способна всецело завладеть мыслями мужчины, его душой. Ему пришлось признать, что, став менее броским и явным, очарование Анжелики от этого только усилилось. Оно не из тех, что выдыхаются, как плохие духи. И каким бы оно ни было по своей сути — дьявольским, плотским или мистическим — оно существовало, и он, господин де Пейрак, прозванный Рескатором, вопреки своей воле снова был им пленен. Он попал в ловушку из мучительных, неотвязных вопросов, на которые она одна могла бы дать ответ, и сгорал от желаний, утолить которые было под силу только ей.

Нелепо считать, будто знаешь о ком-либо все, или отказывать кому-либо в праве на собственный путь. Но те пути, которыми вдали от него прошла Анжелика, особенно в последние пять лет, были поистине достойны удивления.

Он представил себе, как она скачет во главе отряда своих крестьян, ведя их в бой. Представил, как она тащится из последних сил, словно подстреленная птица, пытаясь спастись от гонящихся за ней по пятам солдат короля… Здесь брала начало тайна, которую ему, возможно, ухе никогда не разгадать, и он, негодуя, сознавал, что и в этом превращении Анжелики сполна проявилось Вечно Женственное.

Ревность, которую он испытывал, когда видел, что она готова жертвовать собой ради своих друзей, когда узнал, что у нее есть дочь, и она любит ее с исступленной нежностью, когда смотрел, как-она, взволнованная, стоит на коленях перед раненым Берном, ласково положив руку на его обнаженное плечо,

— ревность эта была более жгучей, чем если бы он застал ее бесстыдно предающейся разврату в объятиях любовника. Тогда он, по крайней мере, мог бы ее презирать и сказать себе, что знает ей истинную цену.

Из какого же нового теста она теперь сделана? Какая новая закваска придала ее зрелой красоте, еще ярче расцветшей под солнцем лета ее жизни, это необыкновенное теплое, ласковое сияние — так и хочется положить усталую голову ей на грудь и слушать ее голос, произносящий слова нежности и утешения.

Ему редко случалось ощущать в себе такую слабость… Почему же именно она, эта неистовая амазонка, эта заносчивая, скорая на язык женщина, чувственная и дерзкая, которая бесстыдно его обманывала, вызывает в нем такие чувства?

Когда солнце уже опускалось за горизонт, Жоффрей де Пейрак наконец нашел разгадку, которая, к его великому изумлению, смогла объяснить ему многие поступки Анжелики.

«Она великодушна», — сказал он себе.

Это было как чудесное откровение.

Наступала ночь. Дети уже не могли видеть ни китов, ни моря, и скоро стало слышно, как их резвые ножки топочут по ступенькам трапа, ведущего на нижнюю палубу.

Анжелика неподвижно стояла у фальшборта и смотрела вдаль.

Он был убежден, что сквозь сгущающийся сумрак она пытается увидеть его.

«Она великодушна. Она добра. Я расставлял ей западни, чтобы увидеть, какая она скверная, но она ни разу в них не попалась… Поэтому она и не упрекнула меня в том, что это я навлек на нее несчастья. И именно поэтому она готова скорее сносить мою несправедливость и упреки, чем бросить мне в лицо то страшное обвинение, которое она считает правдой, — что я, отец, виноват в смерти моего сына Кантора».

Глава 26

Он возвратился в каюту. Уединение, ночное безмолвие и такое редкое на море затишье располагали к воспоминаниям, и Жоффрей де Пейрак мысленно вновь пережил тот давний драматический эпизод у мыса Пассеро. Как бы все тогда удивились, если бы узнали, что сражение на море и разгром французской эскадры, так взволновавшие европейские дворы, были вызваны присутствием в свите адмирала де Вивонна маленького девятилетнего пажа!

Когда он встретился с эскадрой Вивонна у берегов Сицилии, его могущество уже было неоспоримо. Бывший увечный каторжник из марсельской тюрьмы повсюду имел союзников и сообщников.

Чтобы обеспечить себе такое положение, ему — хотя он не разбойничал, а торговал — пришлось оснастить свою шебеку как военный корабль. А битвы ему навязывали часто — не те, так другие. Он сильно потеснил нескольких пиратов и притом отнюдь не самых слабых, вплоть до коварного Меццо-Морте, адмирала алжирского флота.

К своему большому сожалению, он был также принужден драться, когда на него нападали мальтийские рыцари, упорно продолжавшие считать Рескатора, этого корсара в маске, чье имя и происхождение были им неизвестны, обычным ренегатом, поступившим на службу к турецкому султану. Что ж, на первый взгляд казалось, что так оно и есть. В те времена не могло быть места среднему курсу между Крестом и Полумесяцем. Надо было принять сторону либо одного, либо другого. Однако Жоффрей де Пейрак все же нашел выход: он стал плавать под флагом, на котором не было ни Креста, ни Полумесяца, а была его личная эмблема: на красном поле — символический серебряный щит.

Он знал, что эскадра герцога де Вивонна вышла в море для карательной экспедиции и что одной из главных ее целей является он сам. Ибо его деятельность вызвала величайшее неудовольствие Людовика XIV, а также нанесла немалый урон некоторым богатым французским семействам, чьи доходы зиждились на продаже в страны Ближнего Востока промышленных товаров низкого качества, не имевших сбыта во Франции.

Он послал своих шпионов выведать все о предполагаемом маршруте королевской эскадры и численности экипажей ее кораблей. Еще он поручил им составить как можно более полный перечень имен тех, кто находится на французских галерах. Вот так, читая список членов свиты командующего эскадрой герцога де Вивонна, он вдруг увидел имя, заставившее его задуматься: Кантор де Моран, паж.

Кантор! Но ведь так зовут и его сына, родившегося после его мнимой казни. О том, что у него есть второй сын, он узнал из письма отца Антуана, которое получил в Кандии. До того в течение многих лет он иногда задавал себе вопрос: кто же тогда родился у Анжелики: мальчик или девочка?

То, конечно, была далеко не главная из осаждавших его забот. Итак, родился мальчик. Узнав эту новость, он не обратил на нее особого внимания, ибо был сражен наповал вестью о том, что его жена вторично вышла замуж.

Но теперь, когда перед его глазами нежданно предстало это имя, он задумался. Кантор де Моран… Речь могла идти о его «посмертном» сыне. Он приказал навести дополнительные справки, и последние сомнения развеялись. Ребенку было почти девять лет, и он был пасынком маршала дю Плесси-Белльера.

До этого он собирался уклониться от встречи с эскадрой Вивонна. Зная заранее о воинственных намерениях французов, Рескатор почел за лучшее укрыться на время где-нибудь за островами Крит и Родос и там переждать, покуда эскадра, устав от бесплодной погони за призраком, не прекратит патрулирование и не оставит его в покое.

Но присутствие в свите Вивонна маленького Кантора изменило все его планы. Море посылало ему сына. Каждый день, каждый час он сгорал от желания воочию увидеть это живое воплощение своего прошлого. Сын — его и Анжелики… Зачатый в одну из тех безумных и упоительных тулузских ночей, тоску о которых он так и не смог преодолеть.

Как раз незадолго до их отъезда в Сен-Жан-де-Люз, где он был тайно арестован ищейками короля, эта новая крошечная жизнь зародилась в ней, начала расти в ее нежном, крепком, сладостном теле, воспоминания о котором не переставали преследовать его.

Увидеть этого сына, дитя их погубленной любви!

И главное — забрать его к себе!

Вся непреклонная воля Жоффрея де Пейрака сосредоточилась на этом — во что бы то ни стало вернуть себе своего сына. Он с горечью отметил про себя, что мальчику дали фамилию Моран, а не Пейрак, и что уважение ему оказывают не как сыну знатнейшего сеньора Аквитании, а всего лишь как пасынку маршала дю Плесси.

Рескатор немедля отдал приказ сняться с якоря и прибыл туда, где, как ему было известно, находилась эскадра. Он хотел вступить в переговоры, предложить обмен. Однако адмирал де Вивонн, узнав, что пират, которого ему было приказано пустить ко дну, возымел наглость явиться к нему сам, велел выбросить посланца за борт и тут же, без предупреждения, дать пушечный залп по пиратскому кораблю.