— А сейчас вами опять овладело желание проникнуть в недра земли?

— Вот именно!

Этот короткий ответ прозвучал, словно удар тяжелого молота, вгоняющего гвоздь.

Язон поник головой.

Сейчас он услышал именно то, что боялся услышать. Его сильные, поросшие рыжими волосами руки судорожно стиснули позолоченные перила.

Жоффрей де Пейрак еще крепче сжал его плечо.

— Я оставлю вам корабль, Язон.

Тот отрицательно мотнул головой.

— Это все равно уже будет не то… Чтобы по-настоящему жить, мне нужна ваша дружба. Меня всегда поражали ваш пыл, ваша жизнерадостность. Они нужны мне, как воздух.

— Ну полно! Неужели вы так сентиментальны, вы, старый морской сухарь? Посмотрите вокруг! Ведь вам остается море.

Но Язон продолжал стоять, потупив глаза, и даже не взглянул на волнующийся, темно-зеленый простор.

— Вам этого не понять, монсеньор. Вы весь — точно огонь. А во мне огня нет — только лед.

— Так разбейте ваш лед!

— Слишком поздно.

Язон тяжело вздохнул.

— Мне надо было давным-давно попросить, чтобы вы открыли мне ваш секрет: как вам удается каждый раз глядеть на мир новыми глазами?

— Но никаких секретов здесь нет, — сказал Жоффрей де Пейрак, — или, во всяком случае, они у всех разные. У каждого свои. Что же вам сказать? Всегда будьте готовы начать все сначала… Гоните прочь представление о том, что жизнь у вас только одна… И верьте, что жизней много…

Глава 24

Оно все тянулось и тянулось, это нескончаемое плавание, и, когда холодным, седым утром пассажиры выходили на палубу, их взору всегда открывалось одно и то же: бескрайняя морская гладь. Только теперь море сменило наряд и выглядело, словно тихое озеро, чью поверхность нарушает лишь едва заметная рябь. Хотя все паруса были подняты, судно почти не двигалось, так что пассажирам на нижней палубе один раз даже показалось, что оно стало на якорь. Тотчас зазвучали голоса, полные надежды: «Мы уже приплыли?»

— Молите Бога, чтобы это было не так! — вскричал Маниго. — Мы еще слишком далеко от южных широт, так что это не может быть Санто-Доминго! Если мы и впрямь достигли земли, то это может означать только одно: перед нами пустынные берега Новой Шотландии, и никто не знает, что нас здесь ждет!

Когда они вышли на палубу и увидели вокруг все тот же угрюмый простор, то испытали сразу и облегчение, и разочарование. Все паруса обвисли, и картину оживляли только усердные матросы, пытающиеся развернуть самые верхние полотнища, чтобы поймать почти неуловимое дыхание ветра.

Многим тут же пришла в голову мысль о мертвом штиле, которого так боятся моряки. Погода стояла сравнительно теплая, дню, казалось, не будет конца. И когда вечером, во время очередной прогулки, пассажиры вновь увидели плачевное состояние парусов, висящих без жизненными складками, несмотря на все старания экипажа, послышалось немало тяжких вздохов. Женни, старшая дочь Маниго, ожидавшая ребенка, заплакала навзрыд.

— Если этот корабль не сдвинется с места, я сойду с ума! Пусть он причалит к берегу, пусть причалит где угодно, только бы это плавание наконец закончилось!

Она бросилась к Анжелике и молящим голосом пролепетала:

— Скажите мне.., скажите, что мы скоро приплывем. Анжелика проводила Женни до ее убогого ложа и постаралась успокоить. Все молодые женщины, девушки и дети питали к госпоже Анжелике полное доверие, и это ее немного тяготило, ибо она чувствовала, что оправдать его может далеко не всегда. Ведь не в ее власти повелевать ветрами и морем или определять судьбу «Голдсборо». Никогда еще будущее не казалось ей таким туманным. К тому же раньше она хотя бы могла разобраться, что нужно делать, теперь же это ей не удавалось. А между тем от нее все время ждут, чтобы она направляла события то туда, то сюда.

— Когда же мы сойдем на берег? — жалобно повторяла Женни, все никак не успокаиваясь.

— Я не могу вам этого сказать, дорогая.

— Ах, почему, почему мы не остались в Ла-Рошели? Посмотрите на нашу нищету… Там у нас были такие чудесные простыни, их специально привезли из Голландии для моего приданого.

— Сейчас на ваших голландских простынях спят лошади королевских драгун. Я уже видела такое в жилищах гугенотов в Пуату. Драгуны моют им копыта вином из ваших погребов, а бока обтирают вашими драгоценными брабантскими кружевами. Ваш ребенок был обречен родиться в тюрьме, к тому же его бы тотчас у вас отобрали. Зато теперь он родится свободным. Но за все надо бороться и за все надо платить!..

— Да, я знаю, — вздохнула Женни, с трудом сдерживая слезы, — но мне бы так хотелось опять ступить на твердую землю… От этой непрестанной качки я делаюсь совсем больной. И потом, на этом корабле творится что-то неладное. Я чувствую — в конце концов здесь прольется кровь. А вдруг среди убитых будет и мой муж? Ох, горе, горе!

— Вы бредите, Женни. Откуда такие опасения?

Лицо Женни вдруг исказил страх, и она встревоженно огляделась вокруг, не переставая цепляться за Анжелику.

— Госпожа Анжелика, — прошептала она, — вы знакомы с Рескатором, и.., вы ведь позаботитесь о нас, правда? Вы сделаете так, чтобы здесь не стряслось ничего ужасного!..

— Но чего вы боитесь? — растерянно спросила Анжелика.

В это мгновение на ее плечо легла чья-то рука; она обернулась и увидела тетушку Анну. Та знаками поманила ее за собой.

— Пойдемте со мной, дорогая, — сказала старая дева. — Я, кажется, поняла, что тревожит Женни.

Анжелика последовала за ней в дальний конец орудийной палубы. Тетушка Габриэля Берна толкнула трухлявую дверь, из-за которой в начале их путешествия слышалось блеяние коз и хрюканье свиней. И коз, и свиней давным-давно съели, но в клетушке все еще сохранялся запах стойла, напоминая о том времени, когда в судовом меню были молоко и свежее мясо.

Откинув наваленное в углу тряпье и несколько вязанок соломы, тетушка Анна показала Анжелике дюжину аккуратно сложенных мушкетов, мешочки с пулями и бочонок с порохом.

— Что вы об этом думаете?

— Это мушкеты…

Анжелика смотрела на оружие с нарастающей тревогой.

— Чьи они?

— Не знаю. Но думаю, это не место для хранения оружия на таком судне, как наше, где дисциплина, как мне кажется, соблюдается весьма строго.

Анжелика боялась понять, к чему она клонит.

— Меня беспокоит мой племянник, — продолжала между тем тетушка Анна, перейдя, по всей видимости, на другую тему. — Для вас, госпожа Анжелика, не секрет, что в последнее время его характер очень изменился. Но нельзя допустить, чтобы разочарование побудило его к безрассудству.

— Вы хотите сказать, что оружие здесь спрятал мэтр Берн? Но с какой целью? И как он смог его раздобыть?

— Этого я не знаю, — сказала старая дева, качая головой, — но на днях я слышала, как господин Маниго сказал: «Ограбить грабителя — не грех».

— Возможно ли? — прошептала Анжелика. — Неужели наши друзья замышляют что-то дурное против человека, который их спас?

— Они подозревают, что он желает им зла.

— Подозревают? Не лучше ли сначала удостовериться?

— Они говорят, что тогда уже будет поздно.

— Но каковы их планы?

Ощущение, что за ними наблюдают, заставило их оборвать разговор. Словно по волшебству возникнув из темноты клетушки, за их спинами стояли два матроса и глядели на них с нескрываемым подозрением. Они с сердитым видом подошли к женщинам ближе, что-то быстро говоря по-испански. Анжелика достаточно знала этот язык, чтобы понять смысл сказанного.

Она тут же отступила, уводя с собой тетушку Анну и шепча ей на ухо:

— Они говорят, что это оружие их, и нам незачем сюда соваться, и еще говорят, что болтливым женщинам подрезают языки. — И с некоторым облегчением добавила:

— Вот видите! Ваши опасения не оправдались. Это оружие экипажа.

— Оружие экипажа не должно валяться под вязанками соломы! — не терпящим возражений тоном сказала тетушка Анна. — Я знаю, о чем говорю. Как-никак, мои предки были корсарами. И потом, почему эти грубияны грозятся подрезать нам языки, если у самих у них чистая совесть? Послушайте, госпожа Анжелика, не могли бы вы при случае сказать монсеньеру Рескатору о том, что я вам сейчас показала?